В Тбилиси я родился.

Жил в доме, построенном прадедом, Мелко Багдасаровым, на улице Кумысской, д.11, в районе Чугурети, соседствующем (через большой Овраг) с Авлабаром. В этом доме родилась моя мать, в нём почти всю жизнь прожили её родители, мои дедушка с бабушкой. Бабушка родилась в Армении, в городе Муш, Дед родился в Тбилиси, в 1890-м году, но в другом родовом доме, в районе Мтацминда; после смерти прадеда, когда моему деду было 10 лет, прабабка продала этот дом, переехав с детьми на улицу Кумысскую. На Кумысской, в том же доме , жили семьи братьев моего деда, Богдана и Георгия, а также, посторонняя семья Родиных, подселённая позже на первом, полуподвальном, этаже (начало этого этажа было вровень с переулком, на который он выходил, а конец был уже глубоко под землёй и служил подвалом для нас, жильцов следующего этажа). Условия были "коммунальные" и братья периодически скандалили друг с другом, переругиваясь на грузинском языке, на котором принято было говорить в их семье.

Здесь меня выгуливали в местных парках, отсюда меня водили по родственникам, жившим неподалёку. Запомнилась высокая - в несколько этажей - и компактная металлическая винтовая лестница, обычная для тбилисских дворов, по которой мы поднимались к бабушке Петхем (Сааковой) в её квартиру, напоминающую зоологический музей - с чучелами животных, птиц, подстреленных её мужем-охотником, Романом.

Ещё запомнилось яркое празднование 1500-летия Тбилиси в 1958 голу, когда мне было 4 года. В тот день мы гуляли по городу, по набережным, на которых росли молодые платаны с похожими на крупные вишни круглыми колючими твердыми плодами, а из трещин в асфальте пробивалась трава. Было много людей, по Куре плыли плоты, на которых горели факелы, играла музыка и кто-то танцевал.

Во дворе нашего дома тоже росло дерево, но не платан, а клён. И плоды у него были не колючие, а очень даже симпатичные, напоминающие пропеллер - два маленьких зёрнышка в зелёной оболочке, с торчащими в стороны, как рожки, двумя изящно изогнутыми, большими лёгкими крылышками.

Кумысская улица взбирается довольно круто вверх по склону горы. Зимой, если выпадал снег, по улице катались, кто посмелее, на санках. Даже летом, автомашины, чтоб попасть на неё, должны было ехать в объезд, поднимались другими улицами к её верхнему концу а потом, на тормозах,  скатывались по ней к нужному дому, или переулку. Регулярно на улице появлялись торговцы зеленью, мацони, а также, продавцы лакомства для детей - батибути. Это белые шарики (сантиметров 10-12 в диаметре) из поджаренных воздушных зёрен кукурузы, слепленных сладким вареньем. Один шарик обменивался на пол-литровую стеклянную бутылку из-под лимонада.

Если немного подняться вверх по Кумысской, то неожиданно город кончается, и открывается небольшой пригорок, поляна, на которой растут цветы,и от которой небольшими овражками уходят вниз ущельица, переходя дальше в улицы и дворы Чугурети. А если от пригорка подняться ещё выше, то там, за деревьями окажется насыпь и колея железной дороги, которая соединяет две станции - Тбилиси-центральная и Навтлуг. А за колеёй, чуть правее и выше по склону, находится Арсенал - военная часть, склады.

А если немного спуститься по Кумысской вниз и повернуть вправо, то на тротуаре перпендикулярной улицы будет похожая на большой круглый футляр продуктовая лавочка. Там можно было купить сахар, масло, спички и многое-многое другое. Удивительно, как всё это там помещалось ? Такими же тесными "футлярами" были и разбросанные по городу газетные киоски. Кроме газет и журналов, там можно было купить яркие, красочные почтовые марки для коллекции, открытки к очередному празднику, чаще всего к 8 марта, чтоб поздравить сестру, маму, бабушку, одноклассниц. Ещё были "переводные картинки" - листы с рисунками. Покрытые клеем, еле различимые, рисунки вырезались, намачивались и наклеивались клейкой (псевдо лицевой) стороной в альбом. Основу рисунка дополнительно размачивали и тогда она легко отслаивалась, отделялась, открывая оборотную, настоящую лицевую сторону красочного  рисунка, переклеенного на новую основу.           

Здесь, в 1960 году, я пошёл в первый класс школы номер 33. От школы у меня осталось не много. Фотография, сделанная по окончании 1-го года обучения. В памяти - мой день рождения, на который пришло много одноклассников поздравить меня. Новенькая школьная форма, на вырост, из плотной серой ткани, в которую мама упаковывала меня, сонного, рано утром. Учебник "Родная речь", новенький и такой красивый, со стихами, которые так складно звучали и так легко запоминались. Несколько раз нас водили в поликлинику удалять молочные зубы. Ещё помню, ожидания в очереди к известному в городе офтальмологу (запомнилась только часть имени женщины-врача - Кития)  на приём и на лечебные процедуры : в детстве я носил очки.

Я любил этот дом моего детства. На его окнах были ажурные решётки и мне нравилось в дождь сидеть на широком подоконнике, вдыхать влажный воздух, чувствовать попадавшие на лицо с листьев деревьев мелкие брызги, ощущать надёжность моего укрытия. Позже похожее ощущение защищённости придёт в походной палатке, по крыше которой стучат дождевые капли, в стенки которой бьются порывы холодного ветра, а внутри которой, в полумраке, между тёплыми спальными мешками, упрямо колышется пламя свечи, играя на стенах и крыше лёгкими тенями.

Любил сидеть на большом отполированном камне, составлявшем порог дома, глядя на жизнь улицы, на неторопливо взбиравшихся по тяжёлому подъёму людей, на стремительный полёт ласточек, лавировавших между деревьями и домами, на лету ловивших насекомых.

Здесь, в начале дня 12 апреля, по радио, я услышал о полёте Гагарина, а до того помню сообщения о полётах Лайки, других собак и обезьян, так что дело уже тогда шло к полёту человека. Вечером 12-го мы пошли к соседям, у которых был телевизор, потому что там обещали показать нашего космонавта. А на следующее утро вышли газеты с его большими фотографиями.

После 2-го класса, в 1962 году мы переехали в новый дом в дальнем районе города. Квартиру там получил от работы отец, но я ещё несколько лет приезжал гостить на Кумысскую улицу, пока по настоянию родственников дом не был продан.

Третий (или Варкетильский, по названию близлежащего совхоза (селения?)) жилой массив, где мы поселились в доме номер 5, в восьмом квартале, находился на окраине города. Там были относительно прямые линии улиц, невысокие дома, не успевшие ещё разрастись молодые деревца. Школа, в которую я пошёл в третий класс, была под номером 109 и имела поначалу смешанное, русское-армянское обучение, то есть как бы состояла из двух школ (секторов) - русской и армянской. Другая школа, номер 117, расположенная чуть поодаль от 109-ой, также имела смешанное обучение - грузинско-русское. Школьных воспоминаний здесь больше...

С годами, новый район постепенно разрастался, вытесняя совхозные виноградники.

Тут же находился стадион и новый кинотеатр "Батуми", куда я периодически ходил с новыми друзьями на дневные сеансы. Особенно запомнились "походы" на "Кавказскую пленницу", которую мы смотрели по многу раз и всё равно не могли насмотреться.

Круг друзей был небольшим. Поначалу - Арсеньев Владик и примкнувший к нам Алик Тарасов. Позже - Валера Асратов, Сосик Сааков. Играли в футбол, по очереди катались на велосипеде, играли в детский бильярд. Алик, с трудом учившийся в школе, переигрывал всех в шахматы и шашки. Собирали модели из механических и электромеханических конструкторов, ставили физические эксперименты. Занимались фотографией. Фотографировали, проявляли, печатали. Как-то, то ли в 5, то ли в 6 классе участвовали в модной в то время игре в КВН. Капитаном у нас была самая умная и организованная девочка класса, Ира Гренинг, Владик тоже был самым умным и организованным, но он учился в другом классе, да и вообще в другой школе..

Помню организованный мной недолгий поход к истокам речушки, протекавшей вдоль улицы Джавахетской, разделявшей 3-ий массив и Аэродромный посёлок. Пришлось лезть через заборы посёлка, пока не пришли, через несколько сот метров, к небольшой пешерке в склоне горы, из которой и вытекал ручеёк. Сколько потом было путешествий и походов! А начиналось всё с этой скромной, детской экспедиции.

Более всего в новом районе жило армян, немного меньше - грузин (и те, и другие предпочитали ходить в "русские" школы), а также русские, курды и азербайджанцы и другие. Общались на русском языке. Проблемы с языком были только у курдов, которые зачастую лучше знали грузинский, или армянский. Других, национальных, препятствий для общения, для взаимопонимания, для взаимопомощи, для дружбы - не было.

Район был спокойный, тихий. Иногда по ночам раздавались звуки барабанов. Это в какой-нибудь курдской семье была свадьба и барабаны отбивали ритм для специфического курдского танца - выйдя на улицу, взявшись за руки люди образовывали большой круг или полукруг и приплясывали.

В 1978 году я перешёл учиться в школу номер 42, в 8-ой класс, так что пришлось каждый день ездить в самый центр города. Новые знакомые, новые учителя. В первую очередь, конечно, это Андрей Константинович Гамазов и Константин Александрович Степанов.

Появились новые впечатления от поездок в другие города, в основном на отдых, Ростов на Дону, Кавказские Минеральные Воды, Крым. Школьная география и история. Прогулки по Тбилиси. Постепенно вызревало ощущение малой Родины. Древние стены, Удивительное сочетание многие века глядящих друг на друга склонов гор, застроенных старинными домами вдоль причудливо извивающихся кривых улочек, дворы и балконы, древние стены крепости и церквей, и все это рассекал напополам в широком и глубоком ущелье мощный бурный поток реки Куры, через которую были переброшены мосты, главные из которых - Кукийский (Воронцовский) (ведущий от Мтацминда на Михайловскую улицу, Мухранский (ведущий от Мтацминда в районы Пески и Чугурети) - подвесной и Авлабарский (ведущий от Мтацминда также на Пески и, далее, через Винный подъём, на Авлабар. И в этих плотных скоплениях домов - особенно потрясают воображение дома, расположившиеся по краю высокой, крутой, нависающей над дорогой скалы - небольшие уютные парки с дорожками, посыпанными битым кирпичём. Платаны и акации, склонившиеся над кривыми улочками. И роскошный Ботанический сад, укрывшийся за Мтацминдой в живописном ущелье, спускающийся по этому ущелью к большой площади - почти у самой реки - возле врытых в землю куполов известных серных бань.

В школе, в поездках и прогулках расширялся круг общения. Проблем в общении, во взаимопонимании не было. Чаще всего абсолютно равноправно звучала русская и грузинская речь. Никогда не делалось по этому поводу никаких замечаний, разве что кто-то начинал говорить по-грузински в присутствии гостей, этот язык не знающих. Главное было понять друг друга.

Особый вид общения - застолья. Они были и в узком, семейном кругу, и в широком. Самые обширные застолья чаще всего собирали людей на поминки. В любом застолье обязательно, помимо тостов за родственников (ушедших и здравствующих), нужно было выпить за здоровье каждого присутствующего и его родных, а значат нужно было произнести в адрес каждого ряд положительных оценок и добрых пожеланий. Застолья внушали участникам, что их здесь уважают, им готовы придти на помощь, им желают только благополучия.

Конечно, реальность ограничивает возможности людей, но люди, по крайней мере в таком общении, находятся на виду у всех, знакомятся друг с другом, интересуются друг другом,  общаются друг с другом, примиряются друг с другом.

Учёба в университете.

Работа в институте.

Большую роль в жизни играли загородные прогулки и многодневные походы по горам. В Грузии, в окрестностях Тбилиси - горы повсюду. В каждый момент ты находишься либо в ущелье, либо на склоне, либо на одной из многочисленных вершин. Причём, редко когда можно выйти на "абсолютную" вершину, так чтоб склоны спускались на все четыре стороны. Как правило, склоны выстраиваются в виде ступеней. Видишь впереди вершину, взбираешься на неё, а на самом деле это лишь очередная ступень к следующей такой же вершине, а впереди - очередной склон, который надо преодолевать.

Общение в дороге, преодоление преград, преодоление усталости (нужно идти и нести груз, потому что иного пути нет : никакого транспорта, никакого жилья поблизости), привалы, дым костров, взаимное угощенье, походные песни.

Часто прогулки были связаны со сборами лесных даров - грибов, ягод, плодов. Я в грибах не разбирался, собранное, если оно было съедобным,  оставлял спутникам. А вот земляника, 

Много было загородних прогулок в самых разных направлениях. Ботанический сад, Цхнети, Делиси, Коджори, Бетани, Ведзиси, Шавнабад, Норио, Марткопи, Гардабани, Мцхета, Зедезени : во многих местах доминантами выступают церкви, или крепости. Естественно, кто-то первым показывал маршрут. Чаще всего я присоединился к компании моего друга по школе и университету, Миши Шовмана : отец Миши - Абрам Борисович, реже мать Миши, тётя Маша, Мария Соломоновна, их сотрудники и знакомые. Среди них особняком была Эмма Батаева. Она хорошо знала маршруты, имела свой опыт походов, прекрасно разбиралась в растениях.

А потом случилась катастрофа - идеологическая, политическая, государственная, экономическая, социальная, гуманитарная, духовная. Сломавшая почти весь привычный уклад жизни, связи, культуру.

Периодически мне приходится разъяснять вопрос о моей национальности, о влиянии на мою культуру других родственных и просто окружавших меня долгое время культур. Особенность традиций семьи, в которой я рос, состояла в том, что вопросы воспитания, вопросы образования, вопросы нравственности, вопросы культуры никак не связывались с национальными признаками, с национальными особенностями. Я получил национальность, фамилию и предков - по факту своего рождения и всё это составляло для меня единый драгоценный дар судьбы. И главное - я был советским человеком, жившим в великой стране с великой историей и великой единой культурой. Меня воспитывала армянка бабушка и армянин дедушка. Но это не было чисто армянское воспитание, не была чисто армянская культура. Мне не было нужды гордиться своим армянским происхождением, потому что я был частью более обширной, более ёмкой, более могучей - советской культуры. Меня воспитывала бабушка-татарка. И там также не было чисто татарского воспитания. Меня воспитывала мама - армянка, преданно любившая русскую литературу, русский язык, любившая иностранную литературу, собиравшая свою библиотеку классики художественной литературы на русском языке. Меня воспитывал отец - русский. Меня воспитывали соседи, педагоги, родители друзей. Особенно здесь надо отметить родителей моего друга Владилена Арсеньева - Владилена Константировича и Татьяну Тимофеевну Арсеньевых. Он - геолог, но по образованию - историк, собиратель книг, исследователь истории, литературы, ономастики, вечно погружённый в работу с книгами. Она - простая русская женщина из духоборов, жена, мать двоих детей, педагог, учительница русского языка. В моём воспитании не было выраженного национального акцента. Про отсутствие национальных акцентов - это я сейчас понимаю, а тогда я просто воспитывался - не армянином, не татарином, не поляком, не русским. Просто человеком, патриотом и гражданином своей страны. Мне нравились "сборные" этнические праздничные концерты, нравились армянские и грузинские мелодии, грузинские песенные застолья и обычаи, весёлый юмор моих армянских дядьёв. Русская культура, русская речь, уверенно и с достоинством звучали над всем этим, объединённым ею культурным и языковым разнообразием. Меня окружали разные мелодии, разные языки, разные стереотипы поведения разных народов - грузин, азербайджанцев, евреев, курдов, но родным был один язык - язык великого русского народа, язык великой русской литературы, язык Пушкина, Лермонтова, Некрасова, язык русских сказок. На этом языке мне пела колыбельные песни мама, на этом языке говорили мои близкие. На этом языке я услышал сообщение о полёте Гагарина. На этом языке были окружавшие меня книги. В пять лет я потянулся к букварю и в считанные дни освоил азбуку, научился самостоятельно читать. Никакой другой язык, никакая другая речь, никакая другая культура не давались мне так легко, так радостно и так желанно! Помню потрясение, уже будучи взрослым, от впервые прочитанных слов (они и теперь так же чарующе действуют на меня) : "О Руская земле, уже за шеломенем еси!". Что-то мистическое возникало, когда я, уже в аспирантуре, листал случайно купленную пару больших, размером почти с газетный лист томов собрания летописей. Тайной веяло от толстых томов "Словаря языка Пушкина", словарей русского языка далёких столетий. Какая-то удивительная логика привела меня программистом на филологический факультет московского университета, а позже дала мне в посёлке Колобово соприкоснуться с землёй, сотни лет кормившей людей, живших на этой земле, с землёй политой их потом и кровью. В посёлок, в котором оказалось так много моих однофамильцев, а неподалёку, километрах в 10 оказалось село Федотово... И то давнее детское восприятие русской культуры - я уже много позже - и вспомнил, и осознал в полной мере. А тогда я просто тянулся к знаниям, к красивому, к интересному, к могучему, к чем-то важному, дорогому мне. Другие национальные культуры, хотя и большие, хотя и плодотворные, были всё-таки более замкнуты на себе, ограничены национальными рамками. Это очень хорошо чувствовалось в таком многонациональном городе, как Тбилиси. Яркие, привлекательные, они были словно огорожены неуловимыми оградами самости. Они могли сиять своими индивидуальными самоцветами и сохраняться только чётко отгородившись друг от друга. Смешанные браки, совместные застолья, тесное соседство, общая работа - только подчёркивали важность и нерушимость этих границ. Курды, армяне, грузины, азербайджанцы, горские евреи, просто евреи, осетины... Мне же было тесно в рамках любой из них. Мне по нутру была только удивительным образом хранившая и объединявшая все остальные, открытая им всем и всему миру, могучая, универсальная русская культура. Со временем, жизнь явила мне, помимо прочих, и национальные вопросы, но это было, когда я уже достаточно сформировался. Так же естественно формировалось и моё материалистическое мировоззрение, хотя у меня была верующая православная бабушка, крестившая меня в детстве (трудно назвать это красным углом, но на кухне в углу висела икона, перед ней - лампада). Хотя набожными были и другая бабушка, и мама (что не мешало ей с отцом состоять в компартии, а это был, как я понимаю, показатель определённого социального и культурного уровня для них, хотя в общении - ни слова - ни советской, ни антисоветской пропаганды в семье не звучало). Так же естественно формировались и мои коммунистические убеждения. В библиотеку я ходил читать книги Маркса и Энгельса, а дома у меня было подписанное мной самостоятельно собрание сочинений Ленина. Как, впрочем, и приключенческая литература, и БСЭнциклопедия, и множество словарей, географических карт... Близкие люди - воспитывали меня, и это было просто светское вненациональное воспитание. Во всём остальном я был полностью свободен и самостоятелен. Сам выстраивал свои отношения с Богом - по мере знакомства с религией и религиозными людьми. Мне нравилась гуманистическая коммунистическая идеология, позволявшая одинаково развиваться всем людям, всем народам1, сближавшая людей, народы общими целями, общими интересами, я сам оценивал другие культуры и другие народы через призму этой идеологии. Таким образом, рождённый русским по крови, я рос, впитывая родной язык, родную родную русскую культуру (по большей части - "книжную"), и формировался русским (советским, коммунистическим) мировоззрением. Перестройка перевернула, исказила, разорила, уничтожила советские достижения, советскую культуру, советские отношения. Мне пришлось провести над собой определённую работу, заставить себя смириться с необходимостью иного, недружественного восприятия других народов. Я не понимал, и до сих пор не понимаю людской ненависти - к русским, к коммунистам, к советской культуре. Я поставлен перед фактом этой ненависти. Отгораживаясь от неё, защищаясь от неё, очищаясь от неё, я вынужден был осознать себя русским, встать на защиту своей культуры, своей истории. То же касается и обличителей советского. Я не признаю их частью русской культуры. Они - отщепенцы, они относятся к другим культурам, они - чужие. Никогда не будучи ни в какой в партии, я осознаю себя сейчас коммунистом. --- 1. Будучи человеком сугубо городским, я тогда не ведал всех тягот крестьянской жизни, а когда узнал, то это было для меня потрясением, но при этом, испытав стыд за себя, за своё незнание, за наивную беззаботность городского жителя, я, тем не менее, к тому времени твёрдо понимал, что все понесённые тяготы были объективно предопределены логикой развития русской и мировой истории, были неотъемлемым крестом русского народа, возложенным им на самого себя своим бешеным прорывом к справедливому мироустройству.

04.01.2013 05:07